её за кольцо на чокере и притягивает к себе так, что та встаёт на цыпочки. Её подсвеченные солнцем волосы горят червонным золотом, курчавятся от влажности, и сама она так неуловимо привлекательна, что невольно вынуждает собой любоваться. Всё её существо излучает щенячий восторг, глаза блестят, и незнакомец так нежно целует её в уголок улыбки, что Соня смущённо отводит взгляд.

Подойдя ближе и заметив подругу, Ириска неистово верещит:

– О-о-о! Приве-е-ет! Ошалеть, причесон! Отвал башки! А-а-а! – она решительно поднимает неподвижную Соню с пенька, разглядывая, точно редкий музейный экспонат. – Сто лет в обед!

Мужчина выглядит обескураженным.

– А мы вот только приехали, в дождь… Припозднились. Ой, а что сейчас покажу! – и Ириска, сверкая пятками, улетает к себе в палатку.

– Привет, – глухо говорит мужчина, шагая к Соне.

Она поднимает глаза, всматривается в лицо незнакомца и здоровается в ответ, чуть было не ляпнув: «Жора». Подбирает с земли сосновую шишку, с интересом крутит её, разглядывает.

– Леди, Вы что, не узнаёте меня? – его низкий голос многогранен и бархатист.

Мужчину с таким голосом она бы точно запомнила, но память не даёт ей ни малейшей зацепки, ни единой. Ещё и выражается так витиевато: «леди».

– Нет, – кривится сконфуженно Соня. – Вы обознались.

Мужчина наклоняется так, что на радужке кофейных глаз становятся различимы крапинки:

– Соня, давайте поговорим.

«Хм-м-м… Знает моё имя, – она морщит мучительно лоб. – Такой запах знакомый… как будто мёд или что-то ещё… Пахнет, как Ангелика».

Сосновая шишка настоятельно требует изучения.

– Нет, мы определённо не встречались с Вами, разве что в прошлой жизни, – неловко шутит Соня и отворачивается, чтобы сесть на пенёк.

– Погодите! – он вцепляется ей в плечо.

Она освобождается от крепкой хватки и отвечает резко:

– Я Вас не знаю. Стоп!

– Сонь? – Даймон, неторопливо приблизившись, протягивает ей два стаканчика – стеклянный и бумажный. – Глинтвейн? Выбирай, – и он, аккуратно смерив взглядом странного «Жору», оттесняет его плечом.

Тот, часто моргая, пятится. Уже молча уходит к костру.

– Спасибо, – благодарит Соня то ли за кофе, то ли за избавление от навязчивого незнакомца и, потирая плечо, торопливо берёт стаканчик, бумажный.

– Всё в порядке? – интересуется Даймон.

– Да, да, – говорит она и добавляет: – Флоггер свой забери.

– Сонь, ты что, это же твой, – Даймон приобнимает её.

– Мой?

– Я думал, что один такой забывчивый. Давай, твоё здоровье! – и он чокается с ней.

Гриша стругает очередную палочку, в пару движений укорачивая её на треть. Говорит:

– А видали, какой ураган прошёл? Берег весь – в мясо! Смерч целый! Лодку опять унесло… – и с присвистом: – Молния в воду – хер-р-рак! Чуть не убила!

За лодкой ему пришлось плавать. Матерился на всю округу.

Наконец, из палатки с улыбкой на поллица прилетает Ириска.

– Сонь, смотри! – она отыскивает на телефоне видео, где в открытом море резвятся дельфины. – Ты знала, что они дышат осознанно? – и, захлёбываясь от радости: – Правда, круто?

Они плывут впереди бегущей яхты, – плавники и серые спины ярко блестят на солнце. На фоне качки, свистящего ветра и скрипа канатов слышится итальянская речь: «Sei! Sette! Otto!75» – видимо, считают сколько их там.

Соня утыкается в бордовую глубь глинтвейна, реагирует вяло:

– Да… Круто…

– Слушай, я тебя совсем потеряла, – Ириска приседает на корточки коленками в мох, и тараторит, тараторит: – И тебя ещё очень Шаман искал. Он едет весной в экспедицию, изучать какую-то заповедную пещеру, типа морского грота. Вот, хотел тебя позвать, там же разрешения нужны, и он…

– Кто?

– Ну, Шаман! Помнишь, на танцах? Вы ещё в школе…

– Нет, не помню такого, – Соня пожимает плечом, крутит шишку в руке. – Шаман?

– Но как же… Подожди… Он просил передать тебе… – Ириска достаёт из кармана кошелёк, открывает потайную молнию и, нетерпеливо морщась, елозит там пальцем. – Я таскаю, таскаю… Нашли себе курьера… А, вот! – она выуживает на свет рубиновое сердечко. – Держи.

– Это мне?

– Ну не мне же. Да, от Шамана, сколько раз повторять? Сказал – увидишь её, отдай, она всё поймёт, – и Ириска с усилием вкладывает красивый гранёный камешек Соне в ладонь.

– Чего пойму-то? – Соня разглядывает его с крайним недоумением на лице. – Это кто такой-то, Шаман этот?

– Сонь, ты как вообще? – Ириска оторопело моргает, уставившись на подругу. – У тебя всё хорошо?

– Да, нормально, – та наполовину опустошает стакан и, стиснув шишку с камнем в кулаке, зыркает на странного «Жору». Тот отвечает таким плотным, чугунным взглядом, что становится не по себе: – Тебя там заждались, похоже.

Ириска хлопает глазами с нарощенными ресницами.

– Вот ведь… – и осекается.

Она уходит к своему ухажёру и садится в его ногах, на землю.

Глинтвейн разливается по крови пылающим жаром. Стреляет искрами пламя, – разгораются сырые поленья.

На лагерь опускаются лиловые сумерки, и озеро полыхает закатным огнём. Освещая занавес из облаков, потихоньку уходит за кромку леса солнце – ровный апельсиновый диск.

От парео пахнет орехово-мятно, с нотками цитруса, будто каким-то экзотическим маслом.

И где-то на середине озера снова плещется крупная рыба…

«Сосновая шишка вмещает в себя Вселенную. Она содержит формулу мира и генетический материал, способный родить сосну. Но не точно такую, с которой она упала. Чуть другую. Потому что изменчивость – это и есть движение, без которого жизнь невозможна. У этой шишки надломился отросток, – так она стукнулась при падении, – и на ней полно нарисованных глазок! Значит глаза и рисунок на шишке были созданы по одинаковым чертежам!

Синие подкожные жилки, вены. Там есть перемычка между двумя сосудами. И на правой и левой руках вены идут ассиметрично!

…Не могу вспомнить, откуда у меня эта красно-чёрная плётка? И парео. Откуда они? Разве я их покупала?

…Вот я тупая! Этот чудной Жора – видимо тот чувак, в квартире которого я жила! Неудобно как получилось. Пустили пожить, называется. Надо бы извиниться.

…Что за Шаман и танцы? И этот красивый гранёный камень, от которого сердце щемит.

Эти провалы в памяти меня убивают».

Она захлопывает дневник – обложка у новой тетради кроваво-красного цвета.

Ночью ветер, точно глупый щенок, треплет тент; сверху падают ветки, – палатка скрипит, дёргает колышки, но продолжает стоять. Соня просыпается от канонады грома. Со всех сторон полыхают вспышки, шумят деревья, – снова идёт дождь. Она раздевается донага и выбегает наружу.

«Там всё было просто: молния коротко стреляла за лесом, вместо ливня на голову падали одиночные капли. Я подставилась им, ощущая себя живой, – живой в той же мере, как от пореза кожи. Упоительно пахло вереском, мокрыми камнями, сырой землёй. Я танцевала до заледенения. И счастье сразу же стало конкретным, уместившись в шерстяные носки, спальник и тёплый, сухой балахон».

…Солнце встаёт дважды: из-за горизонта в пять, а затем из-за кучерявых туч – для тех, кто любит поспать подольше. Соня пропускает оба восхода, окончательно проснувшись к обеду и то лишь от звука сирен, – несколько машин проносятся по шоссе, идущему неподалёку.

Весь берег озера, – как Гриша и говорил, – раскурочен, деревья поломаны. Глубокие борозды, размытые водой, исчерчивают морщинами пляж. Несколько часов провалявшись у озера, Соня возвращается в лагерь и подходит к костру, где сидят остальные ребята и орудует кухней Гриша.

– О, спящая красавица, – произносит по-доброму он.

– Здрасти, – здоровается со всеми Соня, отмечая, как Ирискин Жора неотрывно пялится на неё.

Она наливает себе из котелка остатки ароматного кофе, и Гриша одобрительно хмыкает, придвигает ей сахар. Соня делает маленький глоток, закатывает глаза:

– М-м-м, ну и букет! Бергамот, шоколадный ликёр, абрикос и жасмин… Эфиопский Ненсебо, да?

– Смотрю, разбираешься, – отвечает Гриша, удовлетворённо хмыкнув.

– Grazie76, – приседает она в неловком реверансе.

– Ребят, а что за сирены были, никто не в курсе? – спрашивает Ириска. – Гляньте в новостях! У кого телефон под рукой?

– Ну, давайте глянем, – Гриша ныряет в задний карман потёртых джинсов, испачканных грязно-бордовым неизвестно чем и, с матерком потыкав в телефон, присвистывает: – Что за жизнь пошла… Не смерч, так пожар!

– Что-что? – переспрашивает Соня.

– Да вон в новостях